1. Паспортные данные:
- Имя и фамилия: его высокопреосвященство, святой отец Герхард; в миру когда-то был Герхардом фон Крюпстенхёрфом — именитый родственник даровал не только своё покровительство, но и имя своего рода.
- Пол: мужской.
- Возраст и дата рождения: 28 лет. Был рождён, по иронии судьбы, на Рождество Господне, за две минуты до полуночи двадцать пятого декабря четыреста семьдесят первого года.
- Раса: ляутэ.
- Занятие: кардинал-канцлер (смотритель канцелярии статора), выполняет функции и архивариуса, и историка. Читает проповеди и отпускает грехи на исповеди.
2. Внешность:
Отец Герхард красив той дьявольской красотой, которая так привлекает досужих женщин: печать неизбывной скорби и глубокого страдания запечатлелась на его лице, какой-то странный блеск поселился в его глазах, порывистость — в его жестах, стремительность — в его походке, и горечь — в речах.
Молодой кардинал высок и плечист, бледен и прям — он похож на одну из тех старинных фресок, которые украшают храмы времён святого Целестина. Его строгое лицо — лицо потомственного аристократа, тонкие и правильные черты которого никогда не осквернялись соседством с низкой, дряной кровью черни. Высокий лоб и разлёт чёрных бровей, твёрдый подбородок и порочная, слишком чёткая линия тёмных губ — ему бы женщину, а не молитвенник. И глаза, в которых горит жар, огонь, пламя — угодно ли принять его за стоическую веру или приближающееся безумие?
Густые и блестящие чёрные волосы, холёные руки, которые никогда не мозолил меч или топор. И алая ряса, ещё более оттеняющая черноту его глаз и белизну его кожи. Гулкий и звучный голос — таким бы не псалмы петь, а о любви стихи читать. И странная улыбка человека, который не умеет улыбаться.
3. Характер:
Он был вырощен в роскоши и богатстве, но богатство не трогало его, как не трогает и сейчас. Он был окружён всеми видами красоты, которые только доступны богатству: красота рукописных книг и их миниатюр, красота витражей и гобеленов, красота резного дерева и одухотворённого камня, красота музыки и красота света. Красота не прельщала его, как не прельщает и теперь.
Глубоко в душе, на самом дне тёмного каменного колодца мрачной тенью поселилась ненависть. Она жжёт изнутри, словно раскалённый свинец, словно нарывающая рана, от которой нет лекарства и нет противоядия. Эта ненависть вытеснила из души молодого ещё человека все другие чувства — или бы ему хотелось верить, что другие чувства угасли. Если бы это было так...
Способны на многое те, кто ненавидит. Но на что способны те, кто и любит, и ненавидит. За спиной его клеймят еретиком, безбожником. За спиной говорят, что он продал свою душу самому сатане. О, знал бы кто, как глубока и непреклонна вера отца Герхарда. Знал бы кто, насколько чисты те слёзы раскаяния, которые льются из его глаз, когда этот несчастный совершает молитву. Но он еретик. Отступник. Он дерзнул не верить в то, что говорят отцы церкви. Он ненавидит саму церковь, эти готические стрельчатые окна, эти чудовища, облепившие карнизы и порталы, эти кресты, эти иконы, эти скульптуры, этих прихожан, эту книгу, эту рясу — как же сильно он их ненавидит! Отец Герхард глубоко уверен в том, что Господь отвернулся от своих детей, сочтя их недостойными. Он послал к ним Сына своего, дабы искупить их грехи, а они, вместо того, чтобы раскаяться, запечатлели распятие Его и сделали по образу и подобию Креста святого виселицу!
Гнев, слепой гнев поднимается в его душе, когда люди поминают Господа всуе. Они растащили тела святых, как стервятники, и поклоняются своим же творениям — храмам, статуям и иконам. Они не поклоняются Господу. Они лишь ропщут.
И эта страстная, истовая вера чудным образом переплелась с такой же страстной жаждой жить и быть. Не в мрачной тесной келье монастыря, не среди хмурых священников и зачитанных до дыр книг, крестов и ладана. А среди солнца, неба и воздуха. Увы, но в этой жизни то и дело душу побеждает тело: он охоч до женщин и до выпивки, до роскоши и до сластей — охоч ли? Занимает ли его этот бархат, эта парча, эти глаза и эти тела? Нет. Он бежит не к ним, он бежит от себя. От той самой темноты, которая поселилась в глубинах его сердца. Он обнимает блудницу, а видит лик богоматери. Он смотрит на богатое одеяние, а видит саван. Он вдыхает благовонии, но чувствует лишь ладан. В проёмах роскошных витражных окон дворцов он видит кресты. Он отдаётся этой жизни со всем пылом, но жизнь не хочет его. Его не любит и не любила ни одна из его женщин, как и он не любил их. Вся его жизнь — это ирония, переходящая в сарказм.
Он кардинал. Но его мантия не стоит ничего, потому что и он сам — марионетка. Гизельхер получил послушное орудие, но не понял, что племянник осознаёт себя лишь пешкой и не противится этому. Герхард знает свою цель — подломить опору церкви, расшатать хотя бы одну из свай, поддерживающих это уродливое здание. Им движет ненависть к созданию, поработившему его. Но он не сопротивляется. Мечется, мучится, но не делает попыток стряхнуть с себя вериги.
Если так сложилась его судьба, к чему роптать? Зачем пытаться изменить то, что предначертано на небесах? Будет странно, но он смирился. Иногда на его душу нисходит благодать, благодать и покой. После долгого бдения он замирает в неестественной позе, низко склонившись перед ночным небом и опускает окровавленную плеть, замирая в блаженстве: раны на его спине саднят, но душа погружается в желанную прохладу, и терзания уходят... ненадолго. После всё повторяется снова. А утром он приглаживает смоченными в душистой воде ладонями свои густые волосы, поправляет складки своей алой рясы, надевает на шею роскошный золотой крест и стремительной походкой всходит на кафедру. Ловит восхищённые женские взгляды на своей фигуре и звучным голосом начинает вещать о боге и грехе. А вечером забывается в очередных объятиях... на несколько минут. А потом всё повторяется сначала.
4. Биография:
Он помнит яркие небесно-синие глаза своей матери — и больше ничего, матушка скончалась родами, а дитя не должно бы ничего о ней знать. Он и не знает. Отца своего он не помнит потому, что помнить не захотел.
Его воспитал дядя, Гизельхер фон Крюпстенхёрф, который и заменил ему отца. Он глубоко признателен и втайне привязан к родственнику, в руках которого он стал послушной марионеткой, куклой, которая говорила и делала то, что ей велели.
В пять лет приёмный отец отдал его в соборную школу, в школу при Храме-на-Крови и произнёс только одно слово: «Учись». И эти стены не знали ученика прилежнее и упорнее: он дни и ночи просиживал над книгами, он зазубрил Святое Писание наизусть так, что читал строки из него во сне, он изъяснялся на торжественном лёнкэль, как будто золотые монеты переворачивал, он освоил сэрмонес, он перечитал всю патристику, он знал каждое событие из жизни святого. Его приятели проводили свободное время в кабаках, он — за партой. Они звали его гулять, он только ниже наклонял голову. Постепенно у него не стало друзей.
А ночью, уже брезжущей рассветом, он поднимал уставшие глаза к гаснущим звёздам и молча спрашивал у Того, кто наблюдает за каждым его шагом и знает все его мысли. Он молчал. Всегда молчал.
В десять он стал аколитом в этом величественном храме — и храм не знал служки усерднее. Он не забросил учёбы, но полы натирал с таким тщанием, словно сама богородица готовилась сойти на эти плиты. Ни одна свеча не уронила раскалённой капли воска, нигде не было лишнего пятнышка. Он полюбил этот храм — его колокола и его купол, его неф и его хоры, его орган и его паперть, его изваяния и кельи. Он уже знал, кем он будет.
После совершеннолетия он стал викарием, стал служить в небольшой часовне, каких много в Мейнце. Крохотная церквушка стала его Храмом-на-Крови и под её невысоким сводом раздавался звучный голос молодого священника, который распевал псалмы с искренним, тогда ещё искренним, вдохновением. По ночам он также, молча, смотрел на небо. Ни разу он не дерзнул вопросить Его. ОН отпускал грехи и помогал советом, он молился, он призывал к покаянию. Бедные простые люди нашли в лице отца Герхарда духовника и наставника. Девушки смотрели на его лепной профиль, а он говорил им о добродетели. Они улыбались ему, а он напоминал о покаянии. Он был счастлив. Тогда он был счастлив.
Его взлёт был стремительным и трагическим. Вначале его призвал приёмный отец стать его домашним священником — и юноша ликовал. Но после начались долгие разговоры и намёки, и ликование ушло. А жизнь закружила, унесла опору и оставила его на перепутье с воспалёнными от сухих рыданий глазами.
Кардинальская ряса каменным одеянием упала ему на плечи. Его надежды были разбиты, его идеал — втоптан в грязь, а его кумир снова сказал ему: «Делай». И он делает. Он знает, что предыдущий кардинал-канцлер скончался скоро и в муках. От кары Господней, сейчас же. Он изменился, этот юный и вдохновенный наставник и поводырь. Кто бы его сейчас отвёл к свету...
Гизельхер, а через него и король, знали всё, что хотели знать. Через молодого кардинала было удобно получать и отправлять сведения, он стал рупором чужих мыслей и чужих идей. У него были могущественные покровители и праздная жизнь, богатство, роскошь и уверенность в будущем. Но в глазах зажёгся этот огонь, этот жар поселился в груди, и Герхард уже не может поднять глаза к небу. Потому что боится встретить Его взгляд.
5. Прочее:
- Навыки: превосходно образован, знает лёнкэль, шпрахэ и сэрмонес, читает и пишет, обучен математике и юриспруденции, истории и богословию. Прочитал все доступные религиозные сочинения, трактаты, откровения и житии, бесчисленное число раз повторил Ктувим. Составляет проповеди. Держится в седле.
- Магия: не владеет и никогда не пробовал, ибо молится не по уставу.
- Имущество: особняк в богатом квартале города, приличное состояние и могущественный родственник.
6. Пробный пост:
Алые драпировки превратили Храм-на-Крови в полчище мёртвых знамён. Златотканая парча, которая украшала края красного бархата, походила на тонкую полоску кожи вокруг зияющей раны. Пламя свечей трепетало на тяжёлых складках дорогой ткани и населяло величественность демонами.
Святая вода казалась кровью. Святые лики казались отвратительными гримасами уличных уродцев. Церковное пение вгрызалось в уши тысячей раскалённых клещей и причиняло невыразимое мучение. Звуки органа вгоняли гвоздь за гвоздём в крышку полуоткрытого гроба.
В высокие стрельчатые окна смотрелась ночь. Тусклый свет звёзд играл на витражах и подсвечивал лица святых и мучеников: они казались живыми до того, что вот-вот сойдут с холодных стёкол. Голос статора связывал эти адские картины воедино.
Отец Герхард в простой чёрной рясе безликого священнослужителя, с опущенным на глаза капюшоном, со спрятанными в широких рукавах ладонями спрятался за колонну, прислонился спиной к этому красному бархату – цвету его кардинальского облачения – и закрыл утомлённые глаза. Он не хотел ничего видеть. Он не хотел ничего слышать. Он даже не понимал, зачем пришёл сюда, на всенощную. За благословением? Отнюдь.
Мысли его заполонил туман – чад от прогоревших лампад и превратившихся в бесформенные восковые плевки свечей. Деревянная скамья для прихожан казалась ему дыбой. Коленопреклонённые молящиеся навевали мысли о кладбищенских памятниках, что украшают склепы. Храм был полон. Храм был пуст.
Он отдал бы все сокровища своего особняка, все свои опасные знания, все выгодные знакомства, чтобы вернуться в бедную кирху на самом окраине Могонтиакума. Мейнца, как называли его бедные люди. Вспарывающий небеса шпиль собора вспорол и его душу – и оттуда, как из дурной раны, капала чистая кровь раскаянья и сочился зловонный гной ненависти. Он смотрел в одну точку и ничего не видел. Благодать не снизошла к нему. Торжественная служба во всём её величии была бессильна изгнать терзавшее душу чувство. Он покинул Храм-на-Крови без сожалений.
Герхард не озаботился тёплой одеждой, и снег швырнул ему в лицо горсть острых игл. Студёный ветер всколыхнул подол его монашеского одеяния, сбросил с головы капюшон, словно глумился. Из окон особняков падал свет тысяч свечей, лилась музыка, человеческие голоса смеялись – аристократы ждали Рождества Господня, давали балы, делились новостями, повергали в прах и возносили до небес. Он слышал лишь крики грешников, что тонули в раскалённой смоле, и смех чертей, что подталкивали мучившихся кривыми вилами.
Он шёл наугад, сворачивал, возвращался, кружил, спотыкался, падал, поднимался и снова шёл. Сколько длилось это метание без цели? Он не знал. Никто не знал.
Герхард очнулся от горячечного полузабытья, когда почувствовал, что замёрз окончательно. Он остановился резко, словно налетел на невидимую преграду, и осмотрелся. Ноги и случай занесли его в тот самый бедный район ремесленников, он стоял перед входом в ту самую церквушку. Дверь была приотворена, и из щели лился свет, походящий на солнечный.
Он вошёл. Ангелы пели гимны пришествию Спасителя. Ангелы славили мать его, непорочную деву. Престол сиял ярче всех солнц. Жалкие одежды бедных были роскошнее статорского облачения. Низкий полутёмный свод возносился до небес. И под закопчённым куполом сверкала Звезда.
Горожане не смогли осветить храм полностью – вместо свечей сияли их сердца. Их певчие не могли брать высокие ноты из-за выстуженных голосов – вместо них пели их души. Гнусавый голос священника не умел правильно вымолвить торжественных слов – вместо него говорила вера.
Их тут было едва полсотни, замёрзших мужчин, женщин и детей. Храм был полон. Никто не обратил внимания на вошедшего: взоры прихожан были обращены внутрь их душ. Герхард не посмел присоединиться к их молитве. Он опустился на колени перед приотворённой на колени – холодный камень обдал его чистотой продажной женщины, в слезах ласкающей своего бедного ребёнка. Острый камешек впился в колено издёвками, которые терпел разорившийся пекарь, у которого не осталось и горсти муки для своей семьи. Ряса давно вымокла от снега и теперь давила на плечи тяжестью бедности, лишений, холода, позора и постоянного унижения.
Но душа была светла. Отец Герхард не чувствовал ни жестоких порывов ледяного ветра, грозившего унести за собой в сумрачные небеса, ни твёрдых камней мостовой этой бедной паперти, которой бы самой впору просить милостыню. Он видел лишь свет, и этот свет был впереди. Он не смел приблизиться к нему, он не смел шевельнуться. Лишь посиневшие губы шептали слова, которые давно впились в сердце раскалёнными буквами – и там остались.
Его нашли поутру. Какая-то женщина закричала, узнав одного из кардиналов. Он бредил больше двух недель. Его тело терзала лихорадка, жар заставлял его корчиться в судорогах, на губах то и дело выступала кровавая пена. Души не было в теле. Она вернулась. Господь не принял её. Отец Герхард очнулся с горькой улыбкой. В его глазах было сожаление. И отражение грубого деревянного креста.
7. Post scriptum:
- Связь с вами: через ЛС.
- Как вы узнали о форуме? От АМС.
- Игровые планы: попытаться отыскать путь к свету или окончательно затеряться во мраке.
- Планируемая частота посещения: по мере необходимости.
